Теперь я стар, и мы уже давно спим отдельно. Я и моя железная челюсть. Я уже давно хожу медленно, и говорю тихо, и часто забываю, куда шел и чего сказал. В правой руке я держу костыль, самый твердый из моих членов. Его ручка и моя лысина так блестят, что на орбите щурятся космонавты. Я сгорбился и усох, выцвел и обессилел. Единственное, на что я теперь способен в кровати – это покачать ее. Чтобы скорей заснуть. Ведь я стар. Я уже в том возрасте, когда в паспорте в графе «пол» можно смело рисовать прочерк…

Но... У всякого возраста своя прелесть. И за левую мою руку крепко держится маленький конопатенький мужичок с леденцом во рту и могучей соплей в носу. Мой внук. Мой потомок. Мой шумный картавый родственник, с которым мы идем в зоопарк глянуть слоника. И жирафика, да. И мартышек, да. И… Нет, Петя, нет! Не трогай собачку! Это уличная собачка. У нее блохи. Если ты ее будешь гладить, они соберут манатки и переедут к тебе всем стадом. И не дергай ее за хвост! А то она откусит тебе руки по локоть, и ты будешь как Венера Милосская – ни украсть, ни подбросить. Венера Милосская? Это такая очень старая и очень глупая тетя. Она всю жизнь совала руки куда не надо и в конце концов дошла до циркулярной пилы. Ты? Ты умный. Очень умный. Я тобой горжусь. Из всех моих знакомых только ты один способен идти, говорить и какать одновременно. Петя, под ножки гляди, под ножки! Выбирай дорогу. Ты ведь так мал, что можешь споткнуться о сигарету. Или застрять в жвачке обоими башмаками. Это я в твои годы уже копал саперной лопаткой то огород, то канал. И за полбуханки работал в колхозе пугалом. А тебе всего лишь надо слушаться дедушку и не наступать себе на шнурки. А ты не слушаешь, и наступаешь, и падаешь. И не лежишь, а катишься шаром. Потому что тебя крепко кормят. Я в твои годы хватал прямо с земли и ел, а ты не хочешь кушать с ложечки вкусненькое и свежее. Кто вчера, минуя желудок, бросил в горшок котлету? Скажи мне, кто кинул в суп воздушные шарики? Папины. Весь запас. Меня в твои годы за такие вещи ставили в углу буквой «г» и лупили ремнем по «ж». До тех пор, пока оттуда не выветрится весь дух свободы. А теперь такую демократию развели, что брови дыбом. Если ребенку до пяти лет можно позволять абсолютно все, то сколько они все вместе за пять лет раздолбят дедушкиных очков?

О... Он смутился… Ему стыдно… А когда лупил молотком по футляру, ему стыдно не было. Ему было интересно: сможет ли дедушка без очков отличить бабушку от столба? Петя, вынь руки из носа! И не вытирай об майку! А то я ее выкину на помойку вместе с руками! Вон, смотри: все мальчики как мальчики, аккуратные, чистые, спокойные. Один ты топаешь по лужам так, как будто хочешь найти и раздавить Ихтиандра… Ихтиандр? Это такой дяденька, который много ковырялся в носу. Ему оборвали руки и приделали плавники. И бросили в море. Чтобы не смотреть, как он ковыряется плавниками. Ты меня слышишь? Нет, он не слышит… Дедушка для него не авторитет, а старая шепелявая радиола советской сборки. А бабушка – самоходная посудомоечная машина. Да… Это в наше время стоило дедушке погрозить пальцем, как все мы, три внучки и восемь внуков, начинали трепетать, как гланды у Паваротти. Мы так его боялись, что все время прятались. И лишь на смертном одре, когда явились все, он сумел точно нас посчитать. А теперь для них старшие – это что? Это автоматы для бесплатной выдачи шоколада и леденцов. Это… Петя, не надо! Петя, брось камень, брось! Да не в дядю!!! Ради Бога, извините пожалуйста! Что-то он сегодня с утра такой дискобол…

Такой кидала… То камень, то палку. То мимо, то прямо в лоб. Вам еще повезло, только шляпу сбило. В принципе, он может и голову. Извините нас, мы больше не будем. Петя, слышишь? Если ты сейчас же не спрячешь свои ручки в карманы, я забуду, куда мы с тобой идем! Никакого зоопарка, никаких жирафов и каруселей! Я тебе куплю на палочке мороженый рыбий жир и весь день буду им водить по твоим губам. Понял? Все, пойдем. За воротник тебя держать буду. А то что-то как-то нехорошо ты смотришь на эту девочку… Ну, конечно… У нее косички, у тебя ручки. Того гляди, схватишь и будешь пытаться рулить чужими взглядами на окружающий мир. У твоей сестры, между прочим, косы уже сами под майку прячутся. Петя, не садись на дорогу, мы почти уже пришли! Вон, видишь – с пятого этажа моргает. Это жираф. А вон слон. А вон… Так. Стоп. Петя! Выплюнь все, что у тебя во рту. И чтобы никаких мне больше провокаций с верблюдом! Я не хочу повторения. Я опять не успею уклониться, а тебя опять смоет. И чтобы никаких походов через прутья к мартышкам! Они и так в неволе не размножаются. А после того, как ты тогда пнул ихнего вожака… Короче, Петя… Иди-ка на руки. Лучше я тебя понесу. А то ты за пять минут наделаешь всего столько, что меня посадят на десять лет.

Десять лет… Это много… Через десять лет он пойдет уже в восьмой класс. В обнимку со своей первой девочкой. Я хотел бы это увидеть. Я хотел бы застать то время, когда сын моего сына будет называться «мужчина». Будет крепкий и сильный. Удачливый и здоровый. Как я когда-то. Я бы хотел дожить. О! Дожил. Почти. Он уже не идет на руки. Он сам протянул мне руку, чтоб я оперся. Спасибо, Петя. Идем, Петь, идем…